Главное сегодня

29/03/2024 ВСЕ НОВОСТИ
02.07.10 18:45
| Просмотров: 1027 |

Озарение после боли

Павел Смоляк

Вернувшись из больницы, спросил Полину почему она ни разу меня не навестила. Любимая супруга сослалась на сильную занятость, добавив: «Тебе же было хорошо», а после, окончательно запутавшись во лжи, стала показывать фотографии, на которых в дружной компании неизвестных лиц пила из пластиковых стаканчиков портвейн, заразительно смеялась, присев на детские качели, и задорно отплясывала на концерте малознакомой музыкальной группы. Полина была занята, согласился я и больше не возвращался к этому вопросу, вспоминая десять дней Ада.

Проблемы со здоровьем дают о себе знать рано. Боль, надо отдать ей должное, не приходит внезапно, внезапно лишь бьет наповал, но всегда предупреждает: то в одном месте уколет, то в другом. Я не планировал попадать в больницу, а когда попал, передо мной открылся целый мир, который лучше обходить стороной.

Больница напоминает тюрьму. Если в тюрьме преступников удерживают многочисленных конвоиры и охранники, то в больнице твой главный надсмотрщик – любовь к самому себе. Сбежать из больницы, наплевав на здоровье, конечно, можно, но так поступят лишь дураки, хотя бывают такие больницы, которые не оставляют выбора. Что так, что эдак – смерть придет при любом раскладе. Однако тюрьма выигрывает в одном: всегда известно, когда ты покинешь место за решеткой, в больнице все иначе – срок «заключения» диктует лечащий врач из самых гуманных соображений. Абстрактное «скоро» тянется вечность.

До сих пор чувствую привкус спирта и кварца. Каждый день на операционном столе после операции. Врач осматривает свежую рану, ковыряет инструментами, накладывает швы, бинты, чем-то мажет, беседуя с другими врачами, перекидывается sms и жалуется на судьбу. Внешне не скажешь, что наши врачи бедствуют. На шее каждого медика по толстой золотой цепочке, приезжают на автомобилях иностранной сборки. Россия – это для больных.

Я до последнего не верил, что меня положат в коридоре. Все рассказы, мол, не хватает мест, и люди лежат в коридорах, встречал с улыбкой. Ну, кого могут положить в коридоре? Пьяниц, бомжей или стариков, которым все равно, где отдать Богу душу. А я-то – совсем другое дело. Жизнь распорядилась противно. В четыре часа ночи в темной (женской) палате № 3 я, медицинская сестра и полностью пропахший мочой алкоголик 57 лет искали свободную кровать, чтобы вынести в коридор. На этой кровати я должен был ждать операцию, лежать на ней после оперирования и вообще провести столько времени, сколько скажет врач.

Коридор в больнице – прохладное место, шумная точка. Лежать на кровати, когда на тебя то и дело смотрят неизвестные пары глаз, сложно, некомфортно, и в такие минуты уходит боль, приходит другое – наверное, стыд. Медсестра доверительно сказала мне: «Скоро переложу в палату». И выполнила свое обещание через десять часов, за которые я успел перенести наркоз, проклятия в свой адрес («понаехал тут в последний момент») и стыд, который одолевал меня. Еще до больницы мне снились сны, как я лежу в публичном месте в кровати, все тычут пальцем в меня, гогочут. Сон был вещим, сегодня понимаю я. Жизнь в коридоре сродни «Дому – 2», только нет никаких камер, люди просто могут придти и поглазеть на тебя, вернуться в палаты и обсудить нового поступившего. Каждый день нас вызывали на осмотр. Это в кино врачи приходят к больным, в русской больнице к врачу идешь сам, без разницы в каком ты состоянии. «Вы из какой палаты?» - интересуется доктор. Кто-нибудь обязательно скажет: «Из коридора».

В больнице есть время подумать, переосмыслить прожитые дни, недели, месяцы, годы. Еще три часа назад ты был кем-то, а сейчас – никто, пациент на рваной простыне с печатью номера больницы. Ты такой же, как еще пять десятков человек, никто не знает твоего имени, никого не интересует, кем ты был вчера, ты – больной и дело твое спустить штаны и выставить голые ягодицы для очередного укола. Спасибо, что предупреждаете – действительно больно.

Нам приносят завтрак. Высокая девица ногой толкает дверь и говорит: «Выходите есть!» В коридоре тележка с алюминиевыми чанами, они, уверен в этом, остались еще с советских времен. Манная каша на завтрак, печенка с пюре и тарелка воды, принимаемая за суп, на обед, а ужин – гречневая каша. В больнице не балуют едой. У человека есть выбор: есть, не есть, идти в магазин через дорогу, но не каждый способен ходить, не каждый в состоянии сказать слово.

Одна радость в этом бессмысленном Аду – приехала моя первая жена. Я видел ее издалека, она шла быстро, целеустремленно, с печальными глазами и, поравнявшись с больным, обнимала меня как-то совсем робко, боясь нащупать то место, что вызывает боль. Я проклинал Полину, которая не может приехать, я был рад Насте, которая преодолела расстояние от Москвы до Петербурга. Говорят, что девочки помнят своих первых любовников, никогда не говорят о них плохих слов, а я в больнице вместе с бывшей женой, чуть ли не плача рассказываю, что если не она, то я забыт, погружен в темноту больничной палаты, всеобщую поглощающую сознание драму. Настя утешает, гладит по голове, словно кошку или больного котенка, которому ампутировали лапку.

«Температуру мерить будем или нормальную написать?» – в проеме стоит медсестра. Все кивают, дескать, пиши нормальную. Все злы, и не хватает только высокой температуры, которую сбивают больными уколами. Кому это надо? Плюс ко всему сегодня выписался парень с первой койки. Ему пожали руку: «Счастливчик!» - лицемерно улыбнулись.

Я лежу на кровати. В палате душно и тихо, каждый уткнулся в книгу, молодой парень слушает музыку. Нас снова пятеро. Подселили мужика, который три дня ночевал в коридоре, успел простудиться, грязно сморкается и чихает. Кажется, заразил меня, но я не обращаю внимания на эти мелочи. Я смотрю в белый в желтых разводах потолок, вижу лампочку, которая лишена смысла в ленинградские белые ночи. Думаю о жене, о самом сокровенном и любимом. Ей не до меня. В портмоне фотография первой жены, достаю и рассматриваю отпечаток с загнутым уголком. В больнице какое-то озарение. «Дураки, - говорю себе и невидимой Насте. – Зачем же мы расстались?»