Нельзя молчать

День России. Прошел «немитинг». Мы с ребятами шли сгружать реквизит в машину. Я нес скамейку, кто-то воздушные шарики, остальные – флаги и древки. Каждый думал о своем. В моей голове вертелась одна мысль: «Снова мало людей. Снова одного человека задержали. Что мы делаем не так?» Оля спросила, собрали мы оставшиеся не надутые шарики с земли или нет. «Скажут потом, что оппозиция мусорит. Не дай Бог, стыдно же, ребята. Я пойду соберу». Дальше в планах одиночные пикеты.

Неожиданно меня позвали. Я обернулся и увидел бабушку лет 60-70 с шариком в руках. На шарике написано «Беспорядков на Болотной не было». Наша бабушка, явно наша. «Я видела вас на митингах. Скажите, а где будут пикеты? Мне идти тяжело, медленно хожу, поэтому на метро надо пораньше выдвигаться», - поинтересовалась она. Предложил поехать с нами на машине. Бабушка согласилась. В пути каждый думал о своем.

Плакат был очень большой, несли втроем, бабушка помогала, не смотря на отговоры. «Я сильная, на заводе работала. Не бойтесь, сынки, вместе донесем», - приговаривала старушка. Наконец развернули плакат, солнце ударило прямо в глаза, ветер вражески прибавил скорости. «Дайте мне подержать. Я сильная, прошу вас, дайте подержать. Нельзя молчать, в стороне быть нельзя, сынки», - продолжала она. Но плакат не дали, было действительно тяжело, баннер надувался как парус. Надпись «Настоящие преступники» над портретами тех, кто причастен к репрессиям, отпугивал людей, правда многие останавливались и спрашивали: «Почему преступники-то?». Кто-то сочувствующе кивал, кто-то плевался, другие делали вид, что плаката нет.

Отошел покурить, за мной кинулась старушка. Завязалась беседа. Курил и слушал, можно даже сказать, рефлексировал.

«Я помню, как первый раз приехала в Петербург. Иду по Гостиному двору, а там людей задерживают. Я пришла к подруге и говорю: «На митинг пойду». Та отговаривала, стращала отделением милиции. А я все равно пошла. Подумала: если задержат, значит судьба такая. Молчать ведь нельзя, нельзя молчать. Вот мы молчали в свое время, и что получилось. Теперь уж два года хожу на митинги все. А вас же, сынки, наказать могут, из институтов отчислить, с работ уволить. Нам-то уже что, мы доживаем, а у вас все впереди. Молодцы, ребята! Молодцы! Не боитесь, смелые и молодые. Все в ваших руках».

Курить расхотелось, в горле пересохло. На душе стало почему-то очень тяжело. Я стоял как завороженный и слушал дальше.

«Сынок, возьми вот, сто рублей, возьми, ребятам на адвокатов отдашь, может, продуктов купите», - рука опустилась в боковой кармашек сумки. «Не нужно, бабушка, мы справимся, не нужно. Нас много, и каждый помогает», - брыкался я. «Нет, сынок, возьми. Я не доем, не допью, а им польза. Им еще долго жить на свете. А мы уже свое отжили. Хожу вот на митинги, а толку от меня нет. Возьми деньги, передай тем, кому нужнее. Главное – не молчите. Иначе погубят они нас, всех пересадят». С этими словами она вложила две смятые купюры по 50 рублей мне в левую ладонь и, попрощавшись, удалилась, неспешно, как подошла часом ранее на Марсовом поле.

Я продолжал смотреть вдаль, провожая взглядом старушку, говорить ничего не хотелось. В ладони две смятые купюры, рядом – соратники, на плакате – преступники.

Молчать нельзя. Нельзя молчать.